Русский номинант на «Оскара»-2016, член американской кинакадемии Константин Бронзит рассказывает о мифах вокруг церемонии и не исключает, что станет одной из жертв «цветного скандала».
/автор Екатерина Максимова, nationmagazine.ru/

источник: nationmagazine.ru

— Из того факта, что оскаровский лауреат 2000 года Александр Петров делал свой мультфильм в Канаде, а номинант-2016 Константин Бронзит — в Санкт-Петербурге, можно сделать духоподъемный вывод, что с анимацией у нас стало лучше?

— Может быть. Я не знаю. У Петрова, кстати, были две номинации на «Оскар» и до «Старика и моря». Также в 1995 году от студии «Пилот» на «Оскар» выдвигался фильм Алексея Харитиди «Гагарин». Так что моменты триумфа у нас уже были. Но как кинопроизводитель наша страна к тому «Оскару» Саши Петрова не имеет никакого отношения. Представьте, если бы Кончаловскому дали «Оскар» за «Танго и Кэш», мы бы кричали, что это русский «Оскар», что ли? Замечательный русский режиссер Петров поехал в Канаду и на канадско-японские деньги сделал фильм. Причем тут Россия? Саша Петров, как все российские режиссеры, тоже обращался за государственной поддержкой. Но денег ему тогда у России не нашлось, а у Канады нашлись, и Саша уехал делать фильм туда. Поэтому я так и говорю: «Сашин «Оскар» — это стыд и позор нашей страны». Только эти слова не вырывайте, пожалуйста, из контекста. Так что порадуемся за Сашу и… за Канаду.

источник: nationmagazine.ru
Кадр из м/ф «Мы не можем жить без космоса»

— А на сегодняшнего номинанта, на ваш мультфильм «Мы не можем жить без космоса», пришлось вам просить у государства денег?

— Мы живем в России, где без государственной поддержки кино просто перестанет существовать. Другое дело, что режиссеров много и денег на всех не хватает. Мой фильм продюсеры три года подряд подавали на соискание гранта, но денег дали только в четвертый раз. И если бы денег не дали вообще, то скорее всего, я бы делал свой фильм до сих пор. Потому что я штатный работник студии «Мельница», я получаю здесь зарплату как режиссер, но здесь много и других режиссеров. Здесь делают «Барбоскиных» и «Лунтика». Я помогаю, консультирую. Просто я тут самый опытный, поэтому меня и терпят, наверное. И да, у меня есть такая привилегия — иногда делать авторское кино. От лица студии продюсеры и подавали заявку. Но судя по тому, что это пришлось делать не один раз, статус студии «Мельница» и реноме Бронзита не очень-то помогали.

— Учитывая, что это не первая ваша номинация на «Оскар» (в 2009 году на «Оскар» был номинирован мультфильм Бронзита «Уборная история — любовная история». — «Нация»). К слову, ваши светлые истории опровергают идею, что от русских в мире ждут только каких-то неприглядностей, только «Левиафана».

— Это ерунда какая-то! В кино важны две вещи — история и способ, которым режиссер ее рассказывает. Искусство невозможно без сопереживания. Дайте зрителям возможность сопереживать. В «Левиафане», кстати, есть чему сопереживать.

— В мультфильмах сегодня больше свободы, чем в кино?

— Ну, моя личная свобода очень простая: либо я горю материалом, и у меня есть мотивация сделать фильм, либо «кина» не будет. Все остальное меня не интересует… Или вы меня про цензуру спрашиваете? Тогда уместно вспомнить Юрия Борисовича Норштейна, который очень хорошо отвечает на ваш вопрос. Он же работал на «Союзмультфильме» в советские времена, когда цензура буквально заглядывала через плечо. Но Норштейн находил большой плюс цензуры в том, что художник должен был из кожи вон вылезти, чтобы заставить себя мыслить вне сиюминутности, довести свою художественную мысль до сильнейших образов, чистых метафор. Цензура может мотивировать художника взять ноту гораздо выше своих средних возможностей. Выйти на новый уровень, работать за рамками реального мира, в котором законы цензуры действуют. Сам Норштейн своим творчеством показал, что это возможно.

— Вы верите вот в этот Год кино?

— Я не понимаю, что это такое, честно говоря. Звук есть. Ну, был же и звук Год литературы, и что? Простите за банальность, культура страны катится к чертям. В подъездах какают и писают ничуть не меньше, чем в советские времена. Мне нравится мысль, которую приписывают академику Лихачеву: культурный человек не должен мусорить вокруг себя. Плевать, разбрасывать окурки. А еще — не должен сорить дурными идеями. Потому что это мусор, и еще какой. Может, так прямо Лихачев и не говорил, но слова замечательные. Я стараюсь помнить об этом каждый день и не сорить плохими идеями.

— Про звук — хорошо. Ну, а если скажут вам: Константин Эдуардович, пойдемте спасать российскую анимацию, на дворе Год кино, вы конкретные меры по реанимации индустрии предложите?

— Я, конечно, знаю, что нужно делать. Нужна Школа анимации, в которой можно было бы готовить специалистов для всех этапов производства анимационного кино. И это касается не столько режиссеров или художников-постановщиков, сколько аниматоров — технарей, хороших современных «инженеров» от кино. Аниматоры — ключевое звено анимационного процесса, а у нас их не готовят нигде. ВГИК наш учит чему угодно, какому угодно «авторскому взгляду», но аниматоров там не готовят. Поэтому все наши анимационные студии вынуждены заниматься черт те чем, то есть тратить свои время, силы и деньги, чтобы учить людей. Ни одна студия в цивилизованном мире так не работает, она просто покупает готовых специалистов. Думаю, только такая школа сможет сделать что-то с нашей индустрией, только так что-то изменится. Это, конечно, колоссальные деньги. И только государству это под силу. Одиночка тут не справится.

— А на брюзжание, что, мол, сегодня художников не найти, кругом одни аниматоры, все делают машины, не то что на «Союзмульфильме», вы что отвечаете обычно?

— Эти разговоры от некомпетентности. Александр Михайлович Татарский, великий и не нуждающийся в представлении, сделавший «Пластилиновую ворону», «Крылья, ноги и хвосты» и много еще чего хорошего, педагог всего моего поколения, так вот он горячо ненавидел два мифа о советской мультипликации: что ее было много и что вся она была хорошей. Это не так. Татарский говорил, что в одной только Праге мультфильмов тогда производилось больше, чем во всем Советском Союзе. Откуда это ощущение, что тогда наших мультиков делали много, а сейчас мало? Ну, во-первых, тогда мультфильмы со студии непременно попадали в телеэфир и показывались там регулярно, просто потому, что являлись госзаказом. Во-вторых, сами люди, утверждающие это, были детьми и буквально охотились за мультфильмами. Сегодня же, уверяю вас, мультфильмов у нас выпускается в разы больше, но люди повзрослели и перестали охотиться за ними. Отсюда и ощущение, что мультфильмов стало меньше.

— А помните, что сами тогда смотрели, чего ждали?

— Помню. Как там у Гришковца: бежишь домой, спешишь, включаешь телевизор, а там — бац, кукольные. Никто не любил кукольную мультипликацию, и я тоже. Чего я тогда ждал? Не понимаю, как это произошло, но каким-то чудом на советские экраны попал американский анимационный телесериал «Майти Маус», не путать с «Микки Маусом». Майти Маус — Могучий мышонок, он находил кусочек сыра и становился супергероем, таким мышиным Бэтменом, спасал свою мышиную братву и мутузил котов нещадно. Все серии были построены на этом нехитром приеме, но я смотрел это взахлеб. А потом кидался рисовать этих мышей, котов, бесился страшно, что не получалось похоже.

— А сегодня что смотрите?

— Почти ничего. Не люблю кино.

— Но как член Американской киноакадемии вы обязаны что-то смотреть? Кстати, кто такой академик? Звучит это очень основательно, а что за этим стоит? Вот сколько вас таких людей в России?

— Совру, может быть, на одного-двух человек, если скажу, что в России нас пятеро. Всего членов Американской киноакадемии около шести тысяч, но в основном все они американцы. Обязанность всех академиков — голосовать в разных категориях за все выдвигаемые фильмы, за актеров, режиссеров и так далее. Там проходят бесконечные премьеры фильмов, обсуждения, мастер-классы, но я же удаленный академик, и все эти прекрасные мероприятия проходят мимо меня. Что касается номинантов, полнометражные игровые фильмы я в этом году не смотрел, просто не было времени. И даже «Выжившего» я не посмотрел, хотя прошлогодний «Бердмэн» того же Иньярриту мне очень понравился. Но мне все прислали из академии, когда будет время, что-то из присланного посмотрю. Но вообще я стараюсь смотреть кино по рекомендациям тех людей, чьей оценке я доверяю.

— Тем ценнее ваше мнение. Что, скажем, в этом году вас не разочаровало?

— Не разочаровала, как минимум, «Молодость» Паоло Соррентино. Это кино я рекомендую. И, конечно, как член Академии я пересмотрел всю анимационную программу и все короткометражное игровое кино. Из игровых мне понравился Day One, соотечественникам это название ничего не скажет, пока его нет ни в прокате, ни в интернете. Но это сильный фильм, реальный претендент.

В моей категории, в анимации, кого мне стоит бояться — фильм Дона Херцфельда «Мир будущего» и фильм студии Pixar «Санджай и его команда». Даже не так: вчера еще я его боялся, а сегодня понимаю, что, в принципе, уже все ясно, и «Оскар» уйдет ему. Вы же в курсе, что там творится?

— Вы о «цветном скандале»? Политкорректность победит?

— О нем. Думаю, да, победит. Режиссер фильма — индиец. Я думаю, его шансы резко возросли. И это не конъюнктура какая-то, все искренне это сделают, чтобы просто слегка «расшаркаться». Да, думаю, сегодня многие готовы проголосовать так, как еще не собирались, скажем, неделю назад. В данной ситуации для академии может быть очень важным, чтобы на сцену на глазах всего мира вышел индиец. Можно будет сказать: «Вот же, видите?! А вы говорили». Этот «цветной скандал» — какой-то кошмар. Люди смещают акценты и сами привлекают к себе внимание. С ними общаешься на равных, а они сами находят повод, чтобы напомнить о каком-то неравенстве. Ну, как они этого не понимают? Прямо жалко эту жену Уилла Смита (Джада Пинкетт-Смит призвала общественность бойкотировать «слишком белый» «Оскар»: в главных номинациях этого года нет ни одного афроамериканца. — «Нация»).

— В техническом и технологическом отношении бесполезно сегодня конкурировать с американцами, с той же студией Pixar?

— Конечно. Но тянуться надо.

— Тогда чем можно очаровать эту индустрию, на каком поле конкурировать, как взорвать рынок?

— Сегодня вы рынок не взорвете. И неважно, из России вы или из Америки. Потому что сегодня, мне кажется, мы наблюдаем, как кино заканчивает свое существование. Ничего нового уже не придумать, все рассказано тысячу раз. Одни и те же схемы, одни и те же законы драматургии. Поэтому кино мне лично давно наскучило. У литературы больше свободы, больше возможностей подступиться к человеку. Кино, понятно, никуда не денется, потому что людям нужно зрелище, но развиваться оно будет исключительно технологически, какие-нибудь сферические экраны, эффект полного присутствия и прочее.

— Ваш пессимизм и анимации касается? С какой же установкой вы сами тогда работаете?

— Со мной все нормально. Я прекрасно отдаю себе отчет, какой фигней по жизни занимаюсь. И установка у меня одна — поменьше снимать фильмов и побольше заниматься собственной жизнью, к чему я, собственно, и стремлюсь.

— Поставить точку и отправиться путешествовать?

— Например, так.

— Не получается, потому что не отпускают идеи? Откуда они приходят?

— Когда б вы знали, из какого сора. С «Уборной историей» было так: стояли мы в коридорах студии с моим другом Дмитрием Высоцким, и, иллюстрируя какую-то мысль, он между делом мне говорит: ну вот, смотри, тетенька в общественном туалете контролер, баночка у нее для денег, отвернулась, а в этой баночке букетик цветочков. Откуда? Вот тебе и интрига. Это был вброс, которому он тогда не придал значения, а мне в голову эта ситуация заселилась. Целый год все это бродило, а потом в один момент вся история вылилась разом. С фильмом «Мы не можем жить без космоса» все было совершенно по-другому. Мне приснился один кадр из этого фильма, я проснулся, и моментально сложилась вся история. Обычно со мной так не происходит, но тут произошло. Все придумалось за пять минут, но вот фильм я делал четыре года. Из них три года ушло на поиск композиционной точности в каждом движении фильма. Это техника, чисто профессиональные вещи. Любой художник, любой режиссер должен вжиться в то, что делает, прожить свой фильм. Это не просто слова, это ремесло, техника. Нужно каждую секунду проверять: верю — не верю, а здесь бы я, например, и правда заплакал? По-человечески должно быть правдиво. У Куарона в «Гравитации» есть кадр, когда персонаж Сандры Баллок прилетает на космическую станцию и вдруг принимает позу эмбриона. «Вдруг» — это ключевое слово. По-режиссерски я ловлю Куарона на том, что он погнался за красивым словцом в ущерб правде. Ну, по-человечески, как это возможно? На последних секундах человек с трудом запрыгивает в эту космическую станцию, что он будет делать? Наверное, хвататься за что-то, тяжело дышать, смотреть широко раскрытыми глазами. А расслабляться, сворачиваться эмбрионом и впадать в анабиоз — это просто красивая чушь. У меня в фильме есть такой же кадр, когда астронавт сворачивается в позе эмбриона внутри скафандра. Я точно знаю, почему мой персонаж так себя ведет — он съежился от тоски и страха, спрятался от мира, захотел уйти от него, умереть, буквально — исчезнуть.

— А сейчас в голове уже новое что-то заселилось?

— Боже упаси.

— Но кто-то же опять может подойти в коридоре. И тогда?..

— Это правильная постановка вопроса. Тогда я буду в ужасе. Это будет означать, что я опять потеряю покой. Потому что идея захватывает меня и начинает глодать изнутри. Я терпеть не могу словосочетание «радость творчества».

— Есть что-то, что раздражает вас в мультфильмах профессионально, вот включили вы телевизор, и через минуту ясно: ну, нет, ребята, это я смотреть не буду.

— М-да, прямо в точку. Мне действительно часто достаточно посмотреть минуты полторы фильма, чтобы поставить «диагноз». Когда я это про себя понял, я даже испугался: надо же, думаю, какая самоуверенность, какое пренебрежение к чужому труду. А потом как-то прочитал у Тарковского, что иногда достаточно посмотреть из фильма несколько минут, чтобы понять, насколько талантливо это снято. И мне полегчало. А вот по каким нюансам я это понимаю, не спрашивайте, рецептов нет, это все на таком тонком эмоционально-визуальном уровне, что не объяснить.

— Можете назвать пять мультфильмов, которые помогут сделать из ребенка хорошего человека?

— Да нет таких мультфильмов. Есть родители. И, конечно, среда, в которой человек вращается. Но самое главное, в какой семье и как занимаются его воспитанием. Я одному своему педагогу, очень тонкому человеку, задал подобный вопрос про книги: «Назовите три книги, которые обязан прочитать каждый человек». Не в книгах дело. Нашему обществу, социуму, нашему совместному бытию остро не хватает культуры. Вот интересно: я вас спрошу, что такое культурный человек?

— О, столько томов на эту тему. Много версий, мне нравится та, что подчеркивает особое отношение человека к морали и этике. Ну, как, знаете, культурологи говорят, что ум для русского связан с моралью, умный для нас обязательно моральный, а для европейца, например, совсем необязательно.

— Вы, конечно, правы. Высокоморальный — это правильно, только очень абстрактно. Для меня это, прежде всего, уважение к чужому личному пространству. Вот улица узкая. Навстречу идет человек. И дальше вопрос — насколько я готов совершить простую физическую работу, насколько большой радиус преодолею, как повернусь, чтобы обойти его, не задев плечом и не потревожив его личное пространство. И ситуация эта обоюдная. Знаете, я давно поймал себя на таком ощущении: все мы кому-то в толпе хоть раз наступали на пятку. И наоборот, наступали нам. Так вот я понял, что чувствую себя виноватым в обоих случаях. В первом случае я шел, наверное, слишком быстро, а во втором — слишком медленно. Но, возможно, это не вопрос культуры, а просто я идиот.

— Или человек дурно поет, а тебе неловко, как будто ты это делаешь.

— Ну, конечно. Из каких-то каждодневных вещей складывается культура. Готов ты на моральное или физическое усилие ради кого-то или нет. На дороге, когда ты за рулем, это очень заметно.

— С этим понятно. А если есть иностранец, которого хочется познакомить с нами, нашей культурой, какой мультфильм ему показать?

— Тогда, первое, что приходит в голову, сериал «Маша и Медведь». Там много и фольклорного, и современного русского. Но этот выбор немного с горя, потому что у нас нет такого мультфильма или даже фильма, который как-то полно отражал бы нашу жизнь.

— Кстати, как вы объясняете этот феноменальный мировой успех своих коллег? Профессиональным глазом видите, почему «Маша и Медведь» так выстрелил?

— Это правильный вопрос, потому что мне этот успех непонятен совершенно. Загадка. Потому что этот успех противоречит всем расчетам и бизнес-планам. Первое условие сериала, которое в кинобизнесе знают все — его должно быть много, просто вал, когда количество даже важнее качества. «Маша и Медведь» просто радикально противоречит этому завету, потому что он делается чуть ли не по одной серии в полгода или в год. Ни одна студия в мире не может себе позволить делать мультсериал в таком темпе, она элементарно прогорит. Им же это удается. Как они это делают, надо у них узнать. Выпустить за столько лет всего 50 серий и при этом быть успешными! Мне Анатолий Прохоров, руководитель студии «Петербург», рассказывал, как они 200 серий «Смешариков» предлагали телеканалам в Германии. Сериал там очень понравился, но главным вопросом было: почему так мало, всего 200 серий?

— Последний вопрос. Про «Оскар». Как, по-вашему, преувеличена или преуменьшена роль «Оскара» в нашей жизни?

— Видите ли, Америка — киноцентричная страна, а Россия, например — литературоцентричная. В кино они всегда были впереди планеты всей, это факт. И понятно, что премия «Оскар» — номер один. Другое дело, что из-за этого вокруг «Оскара» на Руси сложилось невероятное количество мифов. Как минимум, считается, что за это дают кучу денег. Нет! Нет никакого миллиона долларов. Только статуэтка. Дальше. Вот я номинант. Чем мне это грозит? Посмотрим на это из пределов моей квартиры, по-бытовому. Сплошной удар по семейному бюджету, ибо академию совершенно не волнует, как номинант до нее доберется и где будет жить. Академия ничего не оплачивает. Сам себе куплю билет на самолет и костюм. В 2009 году хоть курс доллара был другой. Так что этот «Оскар» — одни убытки. Академия дает номинанту всего три привилегии: бесплатный вход на церемонию «плюс один человек», почетное место в первых рядах и банкет после этого. Дальше — свободен. Да, кстати, статуэтка не золотая. Совсем.