Если же говорить конкретно о СМИ, то не знаю, где как, но в мое время во «Взгляде» «сурковская пропаганда» строилась на двух главных принципах:

1) Мы отталкиваемся от реальных фактов и не можем ни выдумывать события, которых не было, ни умалчивать о каких-то важных новостях.

2) Однако мы не беспристрастны. Мы открыто поддерживаем действующую власть и смотрим на каждую новость через эту призму: ищем аргументы «за» каждое из действий или решений власти и способы «замочить» тех, кто ее критикует.
Эти принципы декларировались вполне публично. При собеседовании я обязательно уточнял политические взгляды журналиста и предупреждал, что если он оппозиционно настроен, ему лучше поискать другое место работы, чтобы не приходилось наступать на горло собственной песне. Другое дело, что некоторые отвечали «это нас не смущает», спокойно выражая готовность работать на чуждую пропаганду. Меня это всегда удивляло, но все люди разные...

При этом опять-таки мне казалось, что так везде. И в каком-нибудь The New Times, к примеру, нечего делать журналисту, поддерживающему власть, так как там востребован только критический взгляд на события. И т.п. Причем все это немножечко не всерьез. Такие «казаки-разбойники»: выбирай, чья сторона тебе ближе, и включайся. Чтобы в перерывах между раундами встречаться в барах и спокойно обсуждать: «классно мы тебя мочканули», «ну, и мы неплохо ответили» и т.д.

Такие ощущения были, по крайней мере, до 2008—2009 гг. Потом я от этой системы отошел, наверное, что-то поменялось в последние годы.

Морозов: А как вообще это произошло — попадание в эту систему? Вроде бы начинал ты где-то в кругу «Открытой России», СПС и т.п. Вы с братом и, как помню, с Юрием Гиренко создавали партию «Новые правые», вполне либеральную по направлению. Почему одни, как Чадаев, попали к Павловскому, другие — как вы — к Рыкову? Как вообще аргументировался этот переход? Я помню, что в этой среде было прямо какое-то воодушевление: да, мол, мы — «псы режима», «пропагандисты» и проч.

Шмелев: Не уверен, что здесь можно говорить про какой-то единый путь, но мы с братом (и, например, упомянутый тобой Юра Гиренко) действительно вышли из либеральной «тусовки» и в 1999—2001 гг. действительно были активистами СПС. Однако к моменту создания «Новых правых» мы уже довольно сильно сдвинулись в консервативно-националистическую сторону. Собственно, сама идея «новой правой» партии для нас состояла в том, что в России «правыми» ошибочно считают экономических либералов и «западников», в то время как во всем мире «правые» — это, прежде всего, сторонники традиционных ценностей, борцы с абортами и однополыми браками, противники нелегальной миграции, внешнеполитические «ястребы» и т.д. Поэтому, мол, в российской политике так силен левый уклон (это было в декабре 2003 года, сразу после того, как СПС и «Яблоко» не прошли в Думу), и пора приводить наш партийно-политический ландшафт в соответствие с общепринятым.

Судя по всему, эта идея вошла в резонанс с тогдашними настроениями Администрации президента, поэтому достаточно быстро на нас начали выходить важные околокремлевские «шишки», в доверительных беседах рассказывающие, насколько им близка наша программа и какое у нас большое будущее. Главное, что они хотели выяснить, — это готовы ли мы поддерживать президента Путина и до какого предела. Долгое время мы пытались уйти от ответа: в нашей программе прямым текстом было написано, что мы не можем поддерживать или не поддерживать президента в целом, но лишь те его действия и решения, которые мы считаем правильными. Однако в конце концов нам все-таки пришлось сформулировать пределы этой поддержки. Главным было то, что Путин не идет на третий срок, а по истечении своих полномочий оставляет кресло новому человеку. (Этот пункт вписывал я сам, поэтому, вероятно, так хорошо его и запомнил. И, по крайней мере, в личном качестве «за базар ответил», перестав поддерживать Путина ровно в тот момент, когда понял, что в реальности он никуда не ушел, а Медведев — лишь местоблюститель.)

Впрочем, несмотря на все устные одобрения «сверху», в регистрации «Новым правым» отказали. Какое-то время мы пытались судиться, но, естественно, без толку. Далее был недолгий период, когда мы пытались наладить сотрудничество с партией «Свободная Россия» братьев Рявкиных (прославившихся осенью 2011-го во время исключения Прохорова из «Правого дела») и даже баллотировались по их спискам в Московскую городскую думу. Но реального сотрудничества не получилось: у Администрации президента были свои виды на то, для чего нужна эта партия, ну и Рявкины в какой-то момент взревновали, сделав все, чтобы от нас избавиться.

конечно, стремление вырастить новое поколение медийных звезд было поставлено во главу угла — в конце концов, даже сам холдинг Рыкова назывался New Media Stars. Причем звезд не только в области политики, но и во всех других сферах — писателей, музыкантов, спортсменов, «тусовщиков» и т.п. (к моменту моего прихода в холдинг, к примеру, Костя заканчивал раскрутку писателя Минаева, а уже при мне были Багиров и Глуховский). Однако эта попытка рассматривалась именно как бизнес. Звезды должны приносить продюсеру доход, иначе зачем же они нужны?

Сурков, и все, кто работал в его системе (в том числе, к сожалению, и я сам), в той или иной степени в нынешних доносах и посадках, конечно, виноваты. Равно как и во многих других неприятных моментах сегодняшнего дня.

Другое дело, что это относится не только к Суркову. Но и, например, к команде Волошина, обеспечившей первоначальное восхождение Путина и концентрацию максимальной власти в его руках. И к команде Чубайса, похоронившей свободные выборы в 1996-м. И к тем советникам Ельцина, которые рекомендовали ему силой решить конфликт с Верховным советом. И т.д.

Но, безусловно, Сурков и «сурковские» ответственны в наибольшей степени. В конце концов, они (или мы — не знаю, какое слово выбрать, ни то, ни другое не точно) были последними по хронологии. И от «сурковской системы» до «володинско-бастрыкинской», как мы уже убедились, оставался только один шаг.